| Главная » Статьи » Литература, литературоведение » Критика, публицистика, история литературы |
Александр Фадеев - 3. Белинский — корифей русской философии
 Это не означает, что борьба вокруг наследства Белинского уже прекратилась. Она идет, и нельзя сказать, чтобы советская наука о Белинском всегда давала должный отпор его противникам.Источником наших недостатков является непреодоленное влияние неверных взглядов на Белинского. Они нашли свое отражение и в работах Г. В. Плеханова, не преодолевшего некоторые из буржуазно-либеральных взглядов на Белинского. Так, например, по Плеханову, Белинский прошел в области философии следующие этапы развития. Первый — «фихтеанский», когда Белинский находился будто бы под влиянием немецкого идеалиста Фихте и воевал с «действительностью» во имя «абстрактного идеала». Второй — «гегелевский», тоже идеалистический, когда Белинский примирился с «действительностью» под влиянием «абсолютных» реакционных выводов философии Гегеля. Третий тоже «гегелевский», во время которого Белинский, по-прежнему находясь на идеалистических позициях, восстал па «действительность» и совершил переход к диалектике Гегеля. И, наконец, четвертый, «фейербаховский», который Плеханов называет «четвертым актом драмы», когда Белинский полностью разорвал с идеализмом и перешел на материалистическую точку зрения Фейербаха, в значительной степени утратив будто бы диалектику. Здесь верно только то, что Белинский в своем философском развитии действительности шел от идеализма к материализму. По здесь неверно главное. Выходит, во-первых, что Белинский проходил как бы «самообразовательную» отвлеченную школу, а не великую историческую школу социальной борьбы в России своего времени — России с крепостным крестьянином, борющимся против помещика, с не оформленными по-современному, но все же различными партиями, отражающими борьбу классов или сословий. Получается, во-вторых, что Белинский, которого сам же Плеханов назвал «гениальным социологом» и «одной из высших философских организаций», занимался не выработкой в интересах русского народа и прогрессивного развития своей нации такой теории, которая реально помогла бы решить реальные нужды, для чего Белинский и перерабатывал весь теоретический опыт России и Запада, а просто человек рабски переходил от одного немецкого философа к другому, прикладывая их отвлеченности к России, в зависимости от того, у кого он сейчас учится. Получается, в-третьих, что человек, никогда не занимавшийся философией именно в ее отвлеченном немецком смысле, а всю жизнь посвятивший русской литературе, а через литературу — конкретным вопросам социальной борьбы в России и русской истории, на этом и через ото выражая свои философские взгляды, — получается, что этот человек в формировании своего мировоззрения миновал почему-то всех русских философов, историков и писателей. В этом взгляде Плеханова на Белинского отразился его оппортунистический взгляд, согласно которому Россия во всем — и в экономическом, и в политическом отношении, и в формировании своего революционного мировоззрения — всегда будто бы шла и должна идти вслед за Западной Европой, в ее хвосте. Сошлюсь на высказывания Ленина об оценке Плехановым теоретических взглядов Чернышевского: «Из-за теорет[ического] различия ид[еалистического] и мат[ериалистического] взгляда на историю Плех[ано]в просмотрел практич[ески]-полит[ическое] и классовое различие либерала и демократа»1. Плеханов, например, считает, что в «западническом» кружке, в который вошел молодой Белинский после исключения из университета, он, Белинский, представлял «крайнюю левую». Это неверно. Белинский в этом дворянском кружке представлял совсем новое, отличное от них явление. Он был, примкнувший к кружку за неимением другого, более прогрессивного места, первый разночинец, бунтарь, будущий революционный демократ и будущий основатель своей «партии». А окружали его настоящие и будущие либералы и кое-кто из будущих охранителей самодержавия. Немецкая идеалистическая философия действительно была религией этих окружавших Белинского молодых людей. Назначение в мире немецкой идеалистической философии — этой реакции на революцию и материализм — как раз и состояло в том, чтобы духовно вооружить всех, кто хочет сохранить старое или «бороться» со старым не революционным путем, а уходом в сферу «чистого духа». Естественно увлечение именно немецкой идеалистической философией в царской, крепостнической России после разгрома декабрьского восстания. Конечно, ею не увлекались русские крестьяне. Но, кроме самой невежественной и отсталой партии крепостников-зубров и высокопоставленных попов, возглавляемой царем и не признававшей никакой философии, кроме «священного писания», многие образованные дворяне и «славянофильского» и либерального толка находили в этой философии свое душевное спасение. «Видите, как нехорошо бороться с царем и с крепостным правом! Идите-ка лучше под сень чистого духа», — нашептывала им немецкая идеалистическая философия. Теперь забывают почему-то, что с этой философии начали не только «западники», а и крепостники-«славянофылы». Чернышевский прямо называл воззрения «славянофилов» продуктом плохих западных влияний. А Герцен немало издевался над «православными славянофилами» — гегельянцами, справедливо называя это «содомизмом философии и религии». Пора отбросить либеральную легенду, опровергнутую еще Добролюбовым, будто Белинский стал «учеником» в этом кружке. Белинский пришел в этот кружок, уже будучи автором антикрепостнической драмы «Дмитрий Калинин», написанной под философским и литературным влиянием прежде всего книги Радищева и ходящего в бесцензурных списках «Горя от ума». В идейном багаже гениального сына уездного лекаря из Чембар были Ломоносов, Радищев, Пушкин, декабристы, французские философы-просветители и вся русская литература. Развитие философских взглядов Белинского нельзя понять, если выхватывать из его произведений те или иные фразы, похожие па того или иного философа. Что это за наука? Какие Белинский подымал конкретные вопросы и явления современной ему общественной жизни, истории, литературы, какие ответы он давал на них, с какой позиции он их толковал в разные периоды жизни, постараться понять, какую общественную борьбу они отражали, — вот благодарная почва для науки. Белинский проходил свой, самостоятельный, порожденный реальными русскими условиями и потому не похожий ни на немецкий, ни на французский, ни на какой другой путь философского развития. Это был путь искания прогрессивной теории, способной объяснить и помочь решить проклятые противоречия русской жизни. Это был путь от идеализма к материализму и от метафизического до диалектического взгляда на явления. Из восемнадцати лет его литературной деятельности, примерно до середины сороковых годов, основа его философских воззрений оставалась идеалистической, а последние четыре или пять наиболее плодотворных лет эта основа стала материалистической. Этот переход произошел но сразу. С самого начала так называемый «стыдливый» или «стихийный», а с сороковых годов все более осознающий себя материалист Белинский бунтует против идеалиста Белинского, бунтует все упорнее, и наконец осознавший себя материалист — побеждает идеалиста. Стоит обратить внимание на такие все время повторяющиеся высказывания Белинского как раз тогда, когда он по формулировке Плеханова, находился во втором, «гегелевском», идеалистическом, даже с «абсолютными» выводами, периоде: «Когда дело идет об искусстве... я смел и дерзок, и моя смелость и дерзость в этом отношении простираются до того, что и авторитет самого Гегеля им не предел... по почитаю себя обязанным, не будучи учеником... играть роль Сеида». В этом же письме Белинский громит вторую часть «Фауста», столь излюбленную гегельянцами, называя их построения «логическими натяжками», а Гете упрекая за символы и аллегории. «Я уважаю мысль и знаю ей цену, но только отвлеченная мысль в моих глазах ниже, бесполезнее, дряннее эмпирического опыта»... — пишет он. «...Ничего нет смешнее, как Хемницеров Метафизик, рассуждающий в яме о времени и веревке, вместо того чтобы воспользоваться тем и другим для своего спасения». «Петр Великий... понимал действительность больше и лучше, нежели Фихте. Всякий исторический деятель понимал ее лучше его». «Я мыслю (сколько в силах), но уже если моя мысль не подходит под мое созерцание или стукается о факты — я велю ее мальчику выметать вместе с сором». «У меня надежда на выход не в мысли (исключительно) , а в жизни, как в большем или меньшем участии в действительности, не созерцательно, а деятельно». «По-прежнему меня будет интересовать всякое явление жизни — ив истории, и в искусстве, и в действительности... Есть для меня всегда будет выше знаю...»2 Так писал Белинский в 1838 году. Это стыдливый материалист Белинский бунтует против себя же — идеалиста. Если бы этого не было в развитии Белинского, как возможна была бы глубокая жизненность, и в наше время не потерявшая во многом свою силу, большинства его произведений, написанных до того, как он стал последовательным материалистом. С начала сороковых годов уже никакие отвлеченные ссылки, даже на Платона, не могут помешать Белинскому толковать «живые предметы» (по выражению Чернышевского) материалистически. Материалист теснит и вытесняет идеалиста. А в статьях о Пушкине (1843—1846), именно не в первых, а в последних, совершается вполне сознательный переход на позиции материализма. До конца его дней это был лучший, наиболее яркий и последовательный период литературной и революционно-демократической деятельности Белинского. Таким образом, Белинский прошел путь от идеализма к материализму через стыдливый материализм, через материалистически толкуемый позитивизм. Это был путь к материализму, путь, проделанный на самых кровоточащих жизненных вопросах общественной борьбы, путь, свидетельствующий о самостоятельном и поистине гениальном уме Белинского. Что касается диалектики, то, вопреки утверждениям Плеханова, Белинский но только не отбросил ее в последний период, а, наоборот, она помогла ему сформулировать самые блестящие из своих выводов в области общественной борьбы и литературы. Это можно видеть на письме Белинского к Гоголю и на статье «Взгляд на русскую литературу 1847 года». В своем материализме, особенно последних лет, Белинский оставил далеко позади себя буржуазных позитивистов типа Конта. Белинский в письме 1847 года назвал Конта «реакцией теологическому вмешательству в науку», но определил его ум как «сухой», лишенный «полётистости», и предсказал, что ему не быть «основателем новой философии — далеко кулику до Петрова дня!». Белинский находился и на значительно более передовых позициях, чем Фейербах, который шел на примирение с религией и, по выражению Маркса, слишком много напирал на природу и слишком мало на политику. А Белинский был воинствующим атеистом и весь в политике. В лице Белинского мировая философская паука имеет дело с крупнейшим явлением, корифеем русской материалистической философии, поднявшейся на наивысшие философские вершины до Маркса. 1. «Ленинский сборник», т. XXV, стр. 231. 2. В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. XI. Изд-во АН СССР, стр. 313-318. | |
| Просмотров: 897 | | |
| Всего комментариев: 0 | |