Революционный демократизм Белинского нельзя рассматривать отдельно от его патриотизма, ибо они слиты воедино и питают друг друга.

Можно сказать, что Белинский принадлежит к тем исключительным людям прошлого, характер патриотизма которых наиболее соответствует нашему пониманию и нашему сердцу.

«Любить свою родину — значит пламенно желать видеть в пей осуществление идеала человечества и по мере сил своих споспешествовать этому»1

По Белинскому, каждый народ может совершить свой вклад в развитие человечества не иначе как в национальной форме.

И сколько замечательных черт русского национального характера помогла открыть Белинскому кровная любовь «к плодовитому зерну русской жизни» — крепость и бодрость духа, смелость, находчивость, сметливость, переимчивость, остроту ума, аналитическую силу ума, способность к широкому размаху в жизни и деятельности. В период своих ранних идеалистических увлечении Белинский отмечал в народе «практическую деятельность ума» и, что всего интереснее, «отсутствие мистицизма и религиозной созерцательности» (в этом — весь Белинский!). С какой гневной, страстной силой четырнадцать лет спустя, в расцвете своих материалистических убеждений, бросил он это не изменившееся, а еще более последовательное мнение о русском народе в лицо Гоголю, павшему до прославления самодержавия и церковного мракобесия!

Народность, как ее понимал Белинский, была в его устах самой высокой оценкой исторического деятеля, писателя, артиста. Народный — для Белинского одновременно значило и национальный. Белинский видел в народе носителя лучших черт нации; бичуемые им черты раболепия перед иностранным свойственны были людям, сидящим на шее народа.

Это в адрес этих господ, гордясь лучшими творениями русской литературы, вырастающими па глазах его, бросал упрек Белинский: «Было время, когда на Руси никто не хотел верить, чтоб русский ум, русский язык могли на что-нибудь годиться; всякая иностранная дрянь легко шла за гениальность на святой Руси, а свое русское, хотя бы и отличенное высокою даровитостию, презиралось за то только, что оно русское»2. Но прогрессивность понимания Белинским народного и национального состояла в том, что оно включало передовое просвещение (с его всемирным опытом), и в этом было глубокое, принципиальное отличие его от лицемерия «славянофилов».

«Литературные мечтания» — сокрушительный удар молодого Белинского по обезьянничанию, раболепию, низкопоклонству перед заграницей, свойственным господствующему классу. Это первый манифест первого разночинца, взявшего на себя право говорить от имени народа. И он имел это право!

«...Признаюсь, жалки и неприятны мне спокойные скептики, абстрактные человеки, беспачпортные бродяги в человечестве»3, — писал он в последние годы своей жизни. «В отношении к этому вопросу, — говорил он, — я скорее готов перейти на сторону славянофилов, нежели оставаться на стороне гуманистических космополитов, потому что если первые и ошибаются, то как люди, как живые существа, а вторые и истину-то говорят, как такое-то издание такой-то логики... Но, к счастию, я надеюсь остаться на своем месте, не переходя ни к кому...»4

И вот такого человека некоторые пытаются еще и до сих пор отнести к либералам-«западникам»!

Всю глубину высказываний Белинского о русской нации нельзя понять, не связав их с его мыслями о государстве. Белинский лучше и раньше всех понял значение государства в развитии нации.

«...Указывают нам на смирение, как на выражение русской национальности, — писал он. — ...этот взгляд, может быть, превосходный в теоретическом отношении, не совсем уживается с историческими фактами. Удельный период наш отличается скорее гордынею и драчливостью, нежели смирением. Татарам поддались мы совсем не от смирения (что было бы для нас не честью, а бесчестием, как и для всякого другого народа), а... вследствие разделения наших сил... положенным в основание правительственной системы того времени. Иоанн Калита был хитер, а не смирен; Симеон даже прозван был «гордым», а эти князья были первоначальниками силы Московского царства. Дмитрий Донской мечом, а не смирением предсказал татарам конец их владычества над Русью. Иоанны III и IV, оба прозванные «грозными», не отличались смирением... И вообще как-то странно видеть в смирении причину, по которой ничтожное Московское княжество сделалось впоследствии сперва Московским царством, а потом Российскою империею...»5

Да, Белинский раньше, лучше всех в прошлом понял прогрессивность того факта, что русская нация так рано создала национальное государство, что означало силу русской нации.

Он же первый объяснил многие черты реакционной отсталости немцев их затянувшейся феодальной раздробленностью, которая еще существовала в Германии во времена Белинского, почему он и называл эту страну «скроенной из остатков и обрезков». Именно это понимание роли государства все время толкало его на необходимость разрубить противоречие между величием русской нации и ее противонародным и косным правительством. В «Литературных мечтаниях» он еще считал возможным, что его тогда отвлеченный идеал справедливости и просвещения сможет осуществить такой царь, как Петр I, и не случайно курсивом выписал все черты, которые в Петре прямо противоположны царю Николаю. А в сороковых годах, поняв, что это не выход из положения, Белинский перешел на позиции демократического, социального переворота.

Эта точка зрения позволила ему глубже, чем кому бы ни было, понять в истории России все ее прогрессивные моменты — значение победы над тевтонскими рыцарями, освобождение от татарского ига и польской интервенции, а особенно значение Отечественной войны 1812 года — и восславить таких деятелей в прошлом России, как Александр Невский, Дмитрий Донской, Минин и Пожарский, Кутузов.

Он понял прогрессивную роль Ивана Грозного и особенно Петра Великого в создании русского государства. Но поразительный демократизм Белинского позволил ему подметить и отрицательную сторону петровской реформы: по мнению Белинского, реформа породила и обезьянничание у заграницы, и породила потому, что была произведена только «сверху». Точно двадцатитрехлетний Белинский видел, как по-иному можно было бы реформировать Россию, идя от народа, снизу!

Его ироническое замечание по поводу того, что Петр стриг бороды, — замечание, сделанное в связи с помещением в журнале «Телескоп» биографии самоучки-астронома из Курска: «борода не мешает считать звезды: это известно в Курске», — имеет больший смысл, чем просто шутка.

Известные высказывания его о том, что Россия сумеет лучше разрешить социальный вопрос, чем Западная Европа, и будет давать законы науке и искусству, принимая «благоговейную дань уважения от всего просвещенного человечества», — эти высказывания не были только пророчеством, они имели для Белинского свое историческое обоснование.

В лице Белинского в условиях крепостной России был загнан в гроб, не имея исторических предпосылок для выявления себя, крупнейший государственный деятель нового, демократического типа.

Только в нашем советском патриотизме навсегда исчезли противоречия, мучившие Белинского. Ибо слились воедино народ и его социалистическое государство, и вся деятельность народа, руководимого великой партией большевиков, деятельность, направленная на укрепление социалистического государства, стала выражением всемирно-исторической задачи освобождения человечества.

1 В. Г. Белинский, Полное собрание сочинений, т. IV, Изд-во АН СССР, стр. 489.

2 Там же, стр. 259.

3 В. Г. Белинский, Полное собрание сочинений, т. XII, Изд-во АН СССР, стр. 433.

4 Там же, т. X, стр. 29.

5 В. Г Белинский, Полное собрание сочинений, т. X, Изд-во АН СССР, стр. 23—24.